И здесь может возникнуть, должна возникнуть мысль — а разве со мной можно так? Нет, со мной так нельзя. Когда отступать дальше некуда, ты сопротивляешься. Так возникает протест. Мы протягиваем руку всем женщинам с инвалидностью, решившимся защищать себя и свои права.

Я испытывала сильную дискриминацию по признаку инвалидности. В институте часто болела, после чего слышала в свой адрес слова: «Что с тебя взять, ты же больная». Часто подвергалась эмоциональному насилию от врачей.

Но дело в том, что мы все нормальные. Мы разные, хорошие, сильные — не важно, больные, либо здоровые. Не позволяйте совершать насилие над собой, дома или в обществе. Я человек, мне больно. Если в меня ткнут иголкой, пойдет кровь — даже если я не «нормальная».

И это происходит повсюду. Насилие над женщинами с инвалидностью. Эмоциональное и физическое.

Это страшно. Страшно, что масштабы проблемы огромны. Как уйти от того, от кого зависишь физически и материально?

Как, если тебе внушают, что ты непривлекательна и обуза из-за инвалидности? Так много вопросов и совершенно нет ответов. Если мы чего-то не видим — это не значит, что этого нет. Именно поэтому важно обратить внимание на проблему насилия. Я хочу быть видимой. Я хочу быть защищённой.

Естественно, постоянный стресс негативно влиял на моё состояние. Но самое страшное не это. Такое насилие возможно потому, что общество стигматизирует «отличающихся» людей. Постсоветская ментальность берет своё: люди не готовы принимать тех, кто по каким-то причинам находится в состоянии уныния и страданий. Им не хочется этого видеть и замечать. И в РФ и так принято считать: бьёт значит любит. А если речь идёт об инвалидах... Насилие в семье, равнодушие в обществе, буллинг приводят к плачевным результатам. К тому, что описано в популярном фильме «Джокер». Таких «счастливчиков» среди людей с особыми потребностями — половина**.

Я понимала, наверное, всегда: происходящее со мной ненормально. Но я винила отца, выгораживая равнодушное окружение. А ситуацию с буллингом (в том числе и то, что учителя раскрывали мои персональные данные) я осознала гораздо позже. До переезда и возраста зрелости я винила себя и считала, что такое отношение — норма.

В полицию поступала информация о побоях — из детской больницы, куда я несколько раз была госпитализирована. Были зарегистрированы многократные обращения, собраны доказательства и экспертизы. Но коррупция помогла отцу избежать ответственности: несмотря на то, что я была ребёнком-инвалидом, его отпускали и не привлекали. Открыто озвучивалось: по причине родственных связей отца в МВД. Участковый мне «сочувствовал». Даже то, что у моей матери был большой административный ресурс в нашем регионе, не помогло.

Сейчас я не чувствую себя в безопасности в России. Мне не хватает прежде всего институциональных механизмов для защиты своих интересов. Пока нет государственной позиции. Нет закона о домашнем насилии. Его необходимо принять, и наличие инвалидности у жертвы должно быть отягчающим обстоятельством. Мне кажется, эффективная антикоррупционная кадровая политика также могла бы улучшить работу правоохранительной системы и институтов соцзащиты. Сегодня в этой сфере они существуют скорее формально.

Так, я не прохожу сейчас МСЭ, потому что я социально адаптирована и понимаю: это требует больше затрат, чем я получу пользы. Я вообще не рассчитываю на государство, да и в моём случае оно мне не поможет. Парадокс: у меня диагноз, который не изменится сам по себе, но с 18 лет меня гоняли на комиссию каждый год. При том, что дали мне III группу под предлогом «Ты умная, зачем тебе льготы, и так поступишь». Я уверена в коррупции здесь, поэтому не хочу тратить силы.

Помимо институциональных мер должны быть приняты и глобальные: информирование, просвещение с детства. Нужно объяснять суть домашнего насилия, его последствия для общества: только в США, по данным ООН, ежегодно расходуется 20 млрд долларов на помощь пострадавшим от домашнего насилия.

Необходимо воспитывать гуманное отношение и социальное неравнодушие. Такие образовательные проекты должны базироваться на конкретных данных и опираться на «общественное благо», а не сводиться исключительно к вопросам этики. «Нельзя, потому что плохо» — это не действует на обывателей.

Сейчас я не подвергаюсь домашнему насилию. Я испытываю его последствия, о которых мне не с кем поговорить. Как и последствия буллинга и стигматизации. Это прошлое влияет на мою жизнь: повышенная тревожность, поведенческие искажения. Чувство, что я скрываю какую-то тайну, потому что мой диагноз нельзя визуально идентифицировать. Возможно, мне сложнее: я испытывала боль, но не получила сочувствия, и более того, меня гнобили.

Это заставляло жить в постоянном стрессе. Наверное, поэтому внутренне мне хочется сожаления. Для всех я — успешный человек, кандидат наук, красивая девушка из хорошей семьи. Поэтому надо держать лицо. Именно из-за особенностей диагноза. Я хочу его открыть, потому что горжусь своей силой духа — ведь я пережила всё это. Хочу помочь другим, но жду момента.

На митинге протеста против домашнего насилия на моём плакате было бы написано: «Чудовищ рождает общество. Не будь равнодушным».

*, ** - личное мнение участницы, не является статистикой

Множество историй — подобных моей собственной и поэтому мне понятных.

Выросший в условиях насилия человек дезадаптирован, это подпитывает самообвинения и чувство своего бесправия. Бесплатные психологи при ПНД не квалифицированы для решения подобных ситуаций, юридической защиты бесплатно по факту не найти. Совсем недавно я пыталась обратиться в правозащитную организацию «Гражданский контроль». Надо было всего лишь найти юридически грамотного человека, который мог бы стать моим законным представителем в больнице. Родственникам это не нужно. Я даже готова была заплатить несколько тысяч, если будет необходим выезд в больницу. Мне отказали ответным письмом в течение часа — то есть даже не пытались найти человека.

Я не чувствую себя защищённо в России. Полиция по факту не делает ничего, даже наоборот: когда моего друга-инвалида ограбили, милиционеры давили на него, чтобы не заявлял и не портил статистику... Страшная медицина. Если нет родственников, которые контролируют ситуацию и / или готовы дать взятку, человека могут просто бросить умирать... Вообще государственные структуры работают чисто формально. А в ситуации домашнего и особенно психологического насилия обратиться не к кому.

Над решением проблемы нужно работать серьёзно, а не для галочки. Я не знаю, какие именно меры нужны, чтобы покончить с домашним насилием над женщинами с инвалидностью в России, всё слишком плохо.

Нужно больше мероприятий по профилактике домашнего насилия — до того, как ситуация стала уже непоправимой. Сейчас я не чувствую себя защищённо в России. Чувствую одиночество и неспособность защитить себя и ребёнка. Не хватает уверенности в завтрашнем дне.

Поводом может стать любая бытовая мелочь — забытая на столе тарелка, например.

Я обращалась в своем городе в кризисный центр помощи женщинам, оказавшимся в трудной жизненной ситуации. На тот момент я получила необходимую помощь, там работают хорошие отзывчивые люди. Которые мне помогли. Но потом я снова стала жертвой домашнего насилия.

Я не хочу больше никуда обращаться. Боюсь: если буду это всё афишировать, заберут ребёнка. Я не могу так рисковать. На митинге протеста против домашнего насилия на моём плакате написано:
«Я — женщина и человек, я хочу жить, а не существовать. Я против домашнего насилия в любых его проявлениях».

Так не должно быть, защита нашей жизни не должна ложиться только на наши плечи.

Мы должны иметь прежде всего возможность подать эти заявления. И подать их без страха, что за это с нами будут обращаться ещё хуже, а мучители останутся безнаказанными.

Для женщины с инвалидностью дом не должен быть тюрьмой с надзирателями.

Мы в западне и я прошу: сделайте с этим что-нибудь!

* – впоследствии после апелляции осуждена условно за превышение необходимой самообороны

В это время мы жили с ним — старший брат и я. Брата часто не было дома, а у меня не было друзей или кого-либо, кому я могла бы доверять и рассказать.

Я поняла, что происходящее ненормально, когда всё закончилось, примерно через год после. Меня винили в происходящем, я сама винила себя. Боялась обращаться за помощью.

Пережитое насилие и ежедневный страх нового насилия ограничивает мою жизнь. От банальностей в виде перцового баллончика, который всегда с собой, и заканчивая ПТСР после хронического насилия — всё это сильно ограничивает.

На митинге протеста против домашнего насилия на моем плакате было бы написано:
«Я пережила насилие в 12 лет. Спровоцировала?».

Я только потом поняла, что они это делали потому, что им это доставляло удовольствие. Это не было нужно для подачи заявления и наказания насильника.

Насилие ограничивает мою жизнь, в каждом аспекте. Я живу в постоянном страхе, у меня остались психотравмы от того, что со мной можно так обращаться и мои обидчики никогда не бывают наказаны. Я чувствую себя бесправной и безресурсной.

Продлила, потому что меня водили собирать нужные документы и разговаривали с врачами. Показали, что мной кто-то занимается, что я не одна.

Здесь, в России, я не чувствую себя в безопасности. Не хватает поддержки, заботы, любви, чувства нужности, уверенности в себе. Нет постоянного социального круга. Я считаю, необходимо повысить пенсию до такого уровня, чтобы женщина могла перемещаться по стране и даже по миру. Ввести всемирные проездные карточки, чтобы они работали не только в одном городе. Всегда должно быть место, куда можно обратиться и быть уверенной, что там действительно помогут.

На митинге против домашнего насилия на моём плакате было бы написано: «Помогайте нам стоять за себя».

Вырваться из этого ада нам поможет грамотная социальная политика в отношении людей с инвалидностью и закон, полностью оберегающий женщин и девочек с инвалидностью от домашнего насилия.

Мы не сможем выбраться, пока всеми нашими мизерными ресурсами, получаемыми от государства, распоряжаются те, кто нас абьюзит. Нам нужны гарантии, нам нужна комплексная защита. Уверенность, что нам не придётся вернуться в дом, где царит насилие.